Осенний гон Миды
Золотая осень – пора, когда осенние краски вдохновляют поэтов-лириков и просыпается муза во многих обычных людях, когда песнь гонца, разливаясь по березовым колкам, возносится к небесам, где ее слушают покинувшие нас четвероногие друзья.
Осенняя пора. О ней мечтают гончатники от запада до востока, с юга до севера.
Та осень выдалась славная: разноцветные кленовые, березовые и осиновые листья звенели в предрассветной тишине. Уже пару недель не было ветра, и квелый лист держался на мертвых черешках из последних сил. Землю покрывала то роса, то пелена тумана, а иногда моросил слабый сеногной. Поистине есенинская осень!
Спешу на работу лишь с одной целью – убедиться, что все в порядке, коллектив работает как часовой механизм и у меня появится шанс слинять со службы в поля. Коллеги не подвели – все «чин-чинарем». Сообщив кому надо, что я «на обходе», стремглав несусь к дому, где меня уже ждет товарищ и машина на парах.
Путь недалек, каких-то 200 километров – и мы в Залесовском районе Алтайского края, где беляк жиреет и плодится с такой неимоверной скоростью, что, стрельнув потехи ради в ложок 100-150 метров длиной, можно насчитать с десяток улепетывающих оттуда ушканов.
Моя цель – познакомить товарища с осенней охотой по чернотропу из-под гончей.
Русская гончая Мида – совсем молодая выжловка, двух лет от роду. Первый ее добытый зверь был лисовин, и я было обрадовался, что теперь у меня будет свой красногон, но меня остерегли знающие и помогающие гончатники, что в наших местных условиях это не очень хороший вариант. Наши местные лисы мало идут под гонцом и еще реже идут на круг, норовя понориться при первой возможности. Так впоследствии и оказалось – редкий лис шел кругами и восьмерками, все чаще уходя по прямой и прячась в любой попавшейся по пути норе, будь то корсачья или барсучья хатка. Да и Мида моя в скором времени показала, что лиса ее мало интересует, а работала она все больше по беляку и русаку, иногда скалываясь на косулю.
ГЛАВНОЕ – ВЫЖДАТЬ ВРЕМЯ
И вот мы в нужном нам месте. Товарищ торопит меня набросить гончую, и уже готов снарядить ружье, но я осаживаю его:
– Саня, ты чего торопишься? Посмотри, какая красота! Отдохни от забот, костерок соорудим, чайку попьем, а собака пока продышится.
Товарищ меня явно не понимает, но и не перечит.
Собираем дровишки, разбиваем палатку. Через пяток минут казан забурлил и выплескивает через край крутой кипяток – время снять его с огня и накормить ароматным черным чаем в полпригоршни, а то и поболее. Как-то сами собой отошли в сторону разговоры ни о чем.
Мы сидели, развалившись в раскладных креслах, и пили чай. Слабый ветерок шевелил листвой и пожухлой травой, отчего организм, скукоженный и напряженный трудовыми буднями и человеческой сутолокой, расплывался в кресле, растворялся в осеннем воздухе. Накатывала истома.
– Чет-то я спать захотел?! – говорит мне товарищ, а я ему в ответ:
– Ну так какие проблемы? Укладывайся. Время еще есть, погонять успеем.
Товарищ пополз в палатку, откуда раздалось: «Хорошоооо, блин!». А через пару минут он засопел.
Мида лежала возле меня, и я чувствовал своими ногами ее тепло. Шевелиться не только не хотелось, но и не было сил, так я разомлел.
Не помню, какую по счету кружку чая я испил, прежде чем закимарил. В полузабытье одна картина сменялась другой: вот Мида погнала беляка, теперь она дурачится с кобелем моего знакомого охотника − дратхааром по кличке Айрон, лиса выходит на номер, и я бью кумушку с первого выстрела, опять Айрон плывет с приличным крикашом в пасти и бережно отдает его хозяину.
Плывут, плывут картинки, но вдруг я проснулся.
НЕТЕРПЕЛИВАЯ СОБАКА
Мида сидит напротив, склонив голову набок, а гон ходит из стороны в сторону. «Соскучилась по работе», – понимаю я и потягиваюсь всем телом.
На часах что-то около восьми часов вечера. Товарищ сипит в палатке, костерок угас, а у меня на коленях недопитая кружка чая. Подкормив костерок березовыми веточками, я вновь заварил свежий чаек и осмотрелся.
В этом месте я был не раз. Место богатое зверем, и обычно первый подъем случался метров двести от лагеря в березовых мелочах.
В этот раз я рассчитывал на обычную работу своей любимицы и куда-либо переезжать не собирался. Напоив выжлу местной водицей, что была набрана у знакомой бабульки в соседней деревне, я пристегнул Миду на поводок и пошел к молодому березовому колку.
Питомица всем своим видом выказывала нетерпение и часто тянула меня ко всем близлежащим кустам, но регулярно слышала «отрыщь» и ненадолго успокаивалась.
Вечерняя прохлада осыпала пожухлую траву росой. Ветерок приносил смешанные запахи сена, дымка из деревни с луговыми ароматами.
Вот мы и у березняка. Собаке не терпится. Она понимает, для чего ее сюда привели, и она рада доставить хозяину удовольствие – выгнать ушастого прямо под ноги и получить свои законные пазанки. Но я не тороплюсь – пусть повялится, пусть обазартится еще до работы, тогда и «распоется» быстрее.
Команда «Сидеть!». Мида резко опустилась на траву.
– Ах, как тебе не терпится, да? – спрашиваю я ее и улыбаюсь.
Снимаю поводок вместе с ошейником и отхожу метров на двадцать. Собаку трясет так, что зад от земли отрывается, и вот она начинает скулить и трястись с такой силой, что зубы клацают.
–Мида, искать! – командую я, и выжла срывается с пробуксовкой в ближайшие заросли молодого березняка. Гон ходит из стороны в сторону. Я вижу, как она пробирается челноком сквозь плотные мелоча, и изредка подаю свист, указывая ей направление движения.
Первый молодой остров мы прошли без подъема. Это не страшно, может, Мида горячится, может, зверь переместился, но мы его все одно найдем и поднимем.
Вдруг Мида срывается в галоп и идет краем полевой дороги. Я понимаю, что она вышла на жиры, и внимательно наблюдаю, чтобы она не подала голос на них, иначе придется ее снять и успокоить. Но нет, она уверенно обрезает жировки, и вот уже гон заработал с такой амплитудой, что кажется, будто работает электромоторчик – это первый признак, что собака натекла на след.
Я продолжаю наблюдение. Мида углубляется во второй остров, но не успела она скрыться за кустарниками, как справа от меня, с самого края острова, вылетает серый еще белячок. «Ну, щас пойдет!» – только и подумал я, как вдруг Мида отдала голос: «Ай!». Еще «Ай!» и еще «Ай, ай-ай, ай!». Пошла, родимая! Без каких-либо перемолчек выжла вылетела из острова и погнала зверя.
Теперь моя задача – занять выгодную позицию и посмотреть на работу собаки, а так как эти места мне хорошо знакомы, то я уверенно бегу в сторону лагеря, потому как острова молодого березняка идут цепочкой вокруг него, словно обруч.
Успеваю подбежать к лагерю и вижу, как по полевой дороге в мою сторону несется ушастый, а через мгновение на дорогу вылетает Мида.
Перевидев зверя, она погнала его вузерку, отчего голос ее взревел страшно, сильно и полился одним потоком: «Ауауаа, аууууааууаааа». Непонятно было, когда она успевала сделать вдох, чтобы так заливисто гнать.
ПЕСНЯ ВЫЖЛЫ
Идя в ста метрах от зайца, она распевалась все сильней и сильней. Все в округе наполнилось ее голосом, ее песней, которая ревела и лилась одновременно в осенней тиши. Кажется, что ее слышно даже в деревне, до которой не менее пяти километров.
Дорога проходит в двадцати метрах от нашего столика. Заяц закладывает на круг, проносится мимо меня. Голос гончей нарастает, она с огромной скоростью приближается к нам.
Тут из палатки появилась лохматая голова:
– Серый, что? Что случилась? Лапу порезала, что ли? Блин, что случилось-то? Чего она так оретто? – ничего не понимая, скороговоркой лопочет товарищ, выбираясь наружу.
– Гонит! – отвечаю я и плюхаюсь в кресло после того, как парочка скрывается в березняке.
Товарищ хлопает осоловелыми глазами и крутит головой по сторонам:
– Кого гонит-то? Никого же нет!
– Ща будет! Садись, чай пей.
Он достает ружье и пытается найти патроны.
– Да успокойся ты, Саня! Постреляешь еще! Сядь, говорю, послушай!
Александр нехотя откладывает ружье и плюхается рядом, усиленно протирая руками глаза.
Мида пела! Ее голос, то приглушенный, то яркий, долетал до нас. Заяц кружил по мелочам и не уходил из острова. Но в какой-то момент он вновь выскочил на край острова, сдвоил, высоко подпрыгнув, как молодой ягненок, скинулся пару раз и пошел обратной тропой мимо нашего столика.
Товарищ вместо гончака чуть было не пошел на перехват, но я цыкнул – «сиди, мол, не шевелись!» Он замер, наблюдая выпученными глазами, как ушастый комок прокатывается в десяти метрах от нас.
Мида вырвалась из мелочей и дошла до двойки. Споткнулась об нее, но обрезав, пошла дальше и нашла на скидку. Перемолчка.
– Все, блин! Потеряла! – обиженно и с тоской выдыхает Саня.
– Смотри, смотри, что сейчас будет! – говорю я ему, и мы затихаем
Выжла покопалась на скидке и заложила круг. Нашла строчку и слегка отдала голос, но наткнулась на вторую скидку и заложила круг побольше, затем третий. И вот ее нос словил запашистый заячий след. И тут же пошла работа:
– Уааааа, ааа, уаааав!
– Ни хрена себе! – только и сказал мой товарищ, даже не подозревая, что в это время мое тело покрылось мурашками от того, как поет моя выжла…
Потом была ночная работа и работа по утренней росе, был и добытый заяц, и рюмка коньяку во славу природы…
Прошли годы, и теперь у моего товарища два выжлеца. И сколько песен он ни переслушал за эти годы, однако при каждой нашей встрече слышу от него:
– А помнишь…?
– Помню, Саша, помню… – отвечаю я ему, а грусть накрывает меня, а душа разрывается от воспоминаний о моей первой гончей – Миде.
Сергей Ликсонов, Алтайский край
Подписывайтесь на наш дзен-канал
